– 1 –

В доме-интернате Катя Зырянова работала вторую неделю...

А на пищеблоке всё шло своим чередом. Нормы продуктов урезались. Картошка в супах и каши недоваривались, лапша переваривалась, молоко разбавлялось водой. Под вечер же приходили какие-то чужие люди  и  торопливо набивали свои сумки тушёнкой, колбасой, сгущёнкой...

Девушка была поражена всем этим, ничего подобного ей ещё не доводилось видеть. Вначале даже всё как-то забавляло: как это можно не доварить кашу или картошку, разбавить молоко водой? Смешно ведь! Но потом, когда пришлось помогать официантке Лиде расставлять на столы алюминиевые тарелки с пищей, она вдруг начала понимать, что это всё не так смешно, как гадко и пошло. На душе появился горький осадок. И чем дальше, тем больше Катя убеждалась в том, что известный лозунг «Всё во имя человека, всё для блага человека», украшающий вместе с портретом Ленина фасад дома-интерната, совсем не вязался с тем, что приходилось видеть ежедневно.

– Фу-у, опять кислый...

– Сготовить чё ли не умеют?

– А, поди, дипломы ещо у каждой...

– Сготовить-то умеют, эдак не хотят...

– Очертело! Каждый день кислый творог да сухая рыба...

– Сготовили – сами и жуйте!

Недовольные возгласы только укрепляли неприятное чувство. Катя уже не могла смотреть спокойно на то, что происходило вокруг. Не раз какая-то внутренняя сила толкала броситься на Клавдию, под началом которой работала, и крикнуть в лицо что-то нехорошее, обидное, но сдерживали сомнения: «Кого учить-то собралась? Поймёт ли такая? Навряд! Вон как за всем надзирает… Прямо зверь какой-то. Нет, такая только надсмеётся и обхамит всяко…»

Но несмотря ни на что, Катя старалась делать всё по-своему, то есть правильно – так, как должно было быть. Однако Клавдия неустанно контролировала девушку.

– Ты что это делаешь?

– Мясо для котлет проворачиваю.

– Зачем одно мясо, хлеба, хлеба больше добавляй!

– Но ведь то уже не котлеты получатся...

– Ну и что! Если их брата, знаешь, одним мясом кормить, то кому-то и не достанется...

– Мяса много останется, если...

– О-о, за это не беспокойся, всё будет в ажуре, – Клавдия прижала к полным губам уголок фартука, чтобы скрыть от девушки ухмылку, и отвела в сторону глаза. – Мяса точно не останется…

Вечером на пищеблок приковылял старик, громко стуча кирзовыми сапогами и переставляя широко вперёд костыль с тросточкой. В складке поношенного и чем-то обрызганного пиджака поблёскивали орден Славы и медаль «За отвагу».

– Голубушки, миленькие, кашка сегодня на удивление ох какая вкусная! – прошамкал он беззубым ртом. – Не дадите ли добавочки?

– Конечно, дедушка...

Катя взяла поварёшку, подошла к горячему баку, и уже собралась было положить старику в тарелку каши, как тут Клавдия так стремительно обернулась, что локтем задела бидон со сметаной. Тот с грохотом упал со стола и покатился по полу, разливая содержимое. От бешенства лицо Клавдии покрылось красными пятнами, нижняя челюсть затряслась, глаза навыкате чуть не вылезли из орбит. Она захлебнулась воздухом и несколько секунд не в состоянии была вымолвить ни единого слова.

Придя в себя, дико закричала:

– Куда?! Куда прёшься, старый хрыч?!

Старик вздрогнул, втянул в себя седую голову. Подлетев, Клавдия обхватила его цепкими ручищами, грубо развернула и, поддавая коленом под зад, вытолкнула в зал.

– Убирайся отсюда! Нечего вашему брату здесь делать! Ишь, нашёл тут «голубушек»!

Потеряв равновесие, старик качнулся… и грохнулся на пол, подминая под себя костыль с тросточкой.

– Ой-ой... – тихо застонал он.

– Чего тут разлёгся?! – продолжала кричать Клавдия.

Всё произошло неожиданно и мгновенно. Катя даже не успела всё толком осознать. Сжав до боли поварёшку в руках, она вся напряглась и смотрела на Клавдию широко открытыми глазами.

– Что, что вы делаете, ему же больно! – вырвалось у неё из груди.

Девушка бросилась к старику, помогла подняться. Окинув обоих уничтожающим взглядом, Клавдия презрительно усмехнулась.

– Ничего! Хоть одним костылём в могиле, а ещё крепок. Оклемается, – сказала она, отходя.

В окошко раздаточной постучали.

– Чего опять? – рявкнула Клавдия.

– По назначению врача мне должны были дать стакан сметаны и два яйца, – послышался скрипучий голос бабки.

– Сегодня не получили! – Клавдия резко захлопнула окошко, поправила на мощной груди складки халата и закурила. – Раскатала губы. Перебьёшься на изжоге, старая...

В этот раз у Кати не оказалось сил сдержать себя, на следующий день она пошла к директору и всё ему рассказала.

– К Нине Матвеевне подходили?

– Нет.

– А следовало, у нас здесь такие правила. Вот если бы с шеф-поваром ничего не решили – другое дело, тогда бы, конечно, ко мне пришли. Поймите правильно, у меня просто нет возможности разбираться во всём самому, дел и без того хватает...

– Извините, – робко произнесла Катя и повернулась к выходу.

– Куда вы?! Раз уж пришли – разберёмся. Но в дальнейшем, будьте добры, это учтите. Договорились? – директор снял с носа очки, нажал кнопку селектора. – Лидия Ивановна, пожалуйста, пригласите Нину Матвеевну, повара Звереву и Комова из мужского крыла.

– Хорошо, Сергей Романович, – раздался голос секретарши. – Запустить к вам всех сразу?

– Да, всех.

По Катиной спине пробежал неприятный холодок. Сейчас девушке больше всего не хотелось, чтобы Клавдия и Нина Матвеевна оказались вместе. Она знала, что они заодно, и нисколько не сомневалась в том, что и теперь одна будет от всего отпираться, а другая – всячески защищать первую, и ей стало уж совсем не по себе.

В кабинет вошли Нина Матвеевна и Клавдия. Они посмотрели на девушку так, будто желали ошеломить её и смутить. Но Катя выдержала, не отвела глаза. Потом в дверях показался старик, стуча кирзовыми сапогами. Он осмотрелся, подошёл к креслу, что было поблизости, и упал в него.

– Нина Матвеевна, вам известно о случившемся? – обратился директор к шеф-повару.

– Да, Сергей Романович.

Директор перевёл глаза на Клавдию.

– Это правда, Клавдия Ивановна? Как же так?

– Да не толкала я его! Кому вы верите?! Он сам споткнулся и упал! – Клавдия зыркнула на старика. – Ведь так? Ты сам упал?

Под её взглядом старик съёжился в кресле, будто собирался в нём раствориться, и часто-часто заморгал глазами.

– Чего молчите, Иван Васильевич? – директор нетерпеливо постучал карандашом по столу. – Не задерживайте нас.

– Скажите, дедушка, скажите, как всё произошло, – подбадривала Катя.

Бледные губы старика затряслись, и все услышали глухие, невнятные звуки.

– Что-что? – директор поморщился.

Старик шумно глотнул воздух.

– С-сам упал, споткнулся, – еле слышно пролепетал он и опустил голову.

– Вот видите, я же говорила! – Клавдия не скрывала своего торжества, глаза её радостно поблёскивали, губы растянулись в самодовольной улыбке.

– Лично мне, Сергей Романович, кажется, что это просто недоразумение. У меня нет повода не верить Клавдии Ивановне, – заступилась за Клавдию Нина Матвеевна. – Катя… знаете, девушка впечатлительная, ей просто всё показалось.

Катя замерла в растерянности. Она никак не ожидала услышать от старика такого ответа. Для неё это было предательством. Ошеломлённая, она удивлённо уставилась на него, ничего не понимая. В её голове никак не укладывалось, как такое могло быть, чтобы старый человек, ветеран войны, мог публично сказать неправду, солгать, и, что особенно удивительно, не для себя, а для той, которая с ним же обошлась жестоко. Где же истина? Мысли путались в голове.

– Но, дедушка…, – слова комком застряли у неё в горле, она не могла говорить.

От собственного бессилия доказать свою правду на глазах девушки выступили крупные слёзы.

– Значит, вы упали сами, Иван Васильевич, – директор снова постучал карандашом по столу, – и никто вас не толкал?

Старик хотел было что-то сказать, но тут вмешалась Нина Матвеевна:

– Быть такого не может, чтобы кто-то из нас, сотрудников, мог поднять руку на подопечных. В это трудно поверить…

– Я тоже так думаю, – директор кивнул головой.

– Сергей Романович, а Иван-то Васильевич сам виновный. Он без всякого разрешения зашёл на пищеблок, хотя, конечно, знал хорошо, что вход туда проживающим строго воспрещён.

– Да-а... Значит, оказались сами виноватые? Как же так, Иван Васильевич? Нехорошо это. Вам действительно нельзя бывать на пищеблоке, нас за это здорово ругают. Вы уж учтите это, больше не подводите нас. Договорились? Давайте, Нина Матвеевна, простим его на первый раз, он больше не станет нарушать порядок.

– Хорошо, но чтоб в дальнейшем с его стороны это никогда не повторялось...

– Тогда на этом, думаю, конфликт исчерпан. Нина Матвеевна права, это просто недоразумение. Все можете идти, я никого не держу, – директор нацепил на нос очки и уткнулся в бумаги, явно давая понять, чтобы его оставили в покое.

Катя выбежала на улицу, упала на скамейку и дала слезам волю. Она не заметила, как к ней подошла официантка Лида.

– Вот ты где спряталась, – раздался её возглас.

Всхлипывая, Катя отвернулась. Лида села рядом и обняла за плечи.

– Почему слёзы, кто это обидел тебя? – удивилась она. – Ну, давай не темни, выкладывай, что случилось!

Катя поведала ей о том, что недавно произошло в кабинете директора.

– Этого и следовало ожидать, – воскликнула Лида. – Тоже мне! Нашла из-за чего слёзы пускать…

– Понимаешь, обидно. Я же оказалась виноватой, всё против меня обернулось...

– Эх ты, дурочка. Доверилась бы мне сразу, я бы отговорила от твоего замысла.

– Почему? – Катя перестала всхлипывать, утёрла слёзы фартучком. – Что ты такое говоришь…

– Пустое это дело. Если бы старик и сказал правду, после бы он обязательно покаялся, у него бы жизни спокойной не стало. Не ищи среди них союзников – по дружбе советую. Они даже между собой не могут мирно ужиться, всё ссорятся, скандалят. Герои они на пять минут. Они только по углам мастаки шушукаться, а чтоб встать открыто против чего-то несправедливого – здесь такого нет. У них ведь как? Они никого не трогают – их никто не трогает! Кормят – ладно! Одевают – тоже ладно! Чего им ещё?

Катя чувствовала, что Лида говорила правду, но не находила нужных слов, молчала.

– Ты ещё совсем наивная, много чего пока не понимаешь. Скажу откровенно, своей правдой ты ничего не добьёшься и ничего не изменишь, порядки эти устанавливались годами и не нами, от нас с тобой мало что зависит. Да и сама видишь, они привыкли к этим порядкам, перемен не хотят. Ты только сама себе навредишь, против себя же всех настроишь, врагов наживёшь. Зачем тебе это? Поверь, они того не стоят. Для тебя сейчас главное что? Отработать лето, отхватить от шефа хорошую характеристику – и в кулинарный! Всё! А ты... Нет, не стоят они того, чтобы из-за них ломать свою жизнь, они добро не понимают, не ценят его, – Лида подняла худые руки, скинула с головы косынку и разгладила свои жидкие волосы. – Ты вот, наверное, думаешь, чего я такое говорю, мол, жестокая какая... Понимаю тебя. Когда-то и я была точно такой: тоже не могла спокойно смотреть на то, что происходило вокруг, тоже пыталась что-то изменить. Потом, как и ты, обожглась, поняла, что правда моя никому не нужна, махнула на всё рукой и стала такой… как все! Сейчас вот ни с кем не связываюсь, ни во что не вмешиваюсь. И знаешь, как-то спокойно, жить так намного легче. Со временем, уверена, ты поймёшь…

«Она права, сама на рожон лезу, – думала Катя. – А зачем? Хотела как лучше, а получилось хуже. Я же оказалась виноватой. Нервы совсем слабые, не выдержала. Тоже мне, Дон Кихот! Смешно. Он же не нуждался в моей правде. Как сразу я этого не поняла? Глупая, сама навязываюсь. Да-да, она права, права во всём! У них только пустые слова. Если им на самом деле не нужна правда, тогда мне-то зачем её добиваться? Тут мне всё равно не жить. Всё, буду думать только о хорошей характеристике и поступлении в кулинарный техникум. В этом я не виновата, не виновата…»

– Ну ладно, подруга, пошли отсюда, а то нас, наверное, потеряли, уже ищут вовсю, – Лида встала, сунув косынку в кармашек белого фартучка, блаженно потянулась. – И запомни: не усложняй жизнь, она и без того нелегка, смотри на вещи проще...

– Попробую…

– Ты не пробуй, а делай!

– 2 –

Прошло какое-то время.

Катя сдерживала своё слово, она ни во что не вмешивалась и равнодушно

готовила то, что от неё требовали. В ней уже не было той радости, того живого интереса, что она трепетно испытывала раньше. Ничего не осталось, только одни воспоминания. Порой, когда на душе становилось тошно и налетали воспоминания, это удивляло её, она не верила в происходящее, ей не хотелось признаваться ни в перемене, ни в своей внутренней слабости.

Клавдия, конечно, сразу заметила перемену в девушке, стала относиться к ней мягче, доброжелательнее.

«Вот и зауважала...» – с сарказмом думалось Кате.

– Глянь в окно, – сказала Лида.

На улице Катя увидела мужчину средних лет и белобрысую девочку.

– Мои, – Лида гордо вскинула голову. – Знаешь, тут такое дело… Помоги! А? Будь добра… вынеси им это, – она кивнула на две сумки, набитые всякой съестной всячиной.

– А сама?

– Видишь ли... Боюсь, меня живо остановят, не дадут выйти с ними.

Катя растерялась.

– Да ты не бойся,  тебя никто не остановит,  к тебе пока ещё не очень-то привыкли...

Девушка вынесла сумки. Мужчина взял их, что-то буркнул в знак благодарности и быстро зашагал прочь. Улыбнувшись Кате, девочка последовала за отцом.

– Там тебе кое-что оставили, – шепнула Лида.

– Что? – Катя недоумённо посмотрела на неё.

– Потише, Клавдия идёт...

– О чём вы тут шептались? – спросила Клавдия.

– Да вот говорю, что там для неё кое-то оставлено...

– Верно, после обязательно захвати.

– Нет, не надо, – Катя поняла, о чём шла речь.

– Всё одно ведь осталось, – Клавдия развела руками. – Бери, и всё тут!

– Да она думает, что мы этих обкрадываем, – Лида усмехнулась.

– Ну и напрасно! Никого мы не обкрадываем, не объедаем. Им просто переедать нельзя, хлипкие, медики не велят. Бери, не ломайся, тут все свои.

– Нет, нет, не надо... Не могу.

– Бери, бери-и, подруга, – настаивала и Лида. – Я же тебе уже говорила: смотри на вещи проще. Тебе же, в конце концов, лучше делается, по магазинам хоть не придётся бегать...

– Верно, деньги на что-то скопишь!

Катя несла сумку, испытывая угрызения совести. Ей мерещилось, что за ней следят, что вот сейчас кто-то выйдет на крыльцо, остановит, и с ехидной улыбочкой начнёт проверять сумку. От стыда у неё горели щёки, уши.

Когда девушка проходила мимо скамейки, на которой сидели три бабки, она услышала тихий разговор:

– Гляди-ко, тоже тащит...

– Бесстыжая, чтоб рука-то отсохла...

– Куды там...

– Недавно здеся работает, а уж обработали. Быстро же...

У Кати подкашивались ноги, она была готова провалиться сквозь землю. Укоризненные взгляды ощупывали всю её, больно хлестали и нагло лезли в душу, ещё больше вызывая в ней стыд и отвращение...

Вдруг Катя остановилась. Выпрямилась... и пошла дальше твёрдой, уверенной походкой.

– Так вам и надо, – зло произнесла она. – Сами виноваты.

Игорь КРАСНОВ

Июнь-июль 1989 г.