Но на остановке в троллейбус набился народ, и Кима прижали к ангелочку. Он стоял, вдыхал сладкий запах духов и старался не прижиматься к чуду. Чтобы не сломать её невидимых крыльев.

Всё же его сдавили и притиснули к ангелочку вплотную.

― Извините, ― прошептал Ким.

― Проспись, ― тихо ответила ангелочек.

― Я выспался, ― сообщил Ким.

― Похмелись, ― посоветовала ангелочек.

― Я не пью.

― Подшит, ― заключила ангелочек.

― Нет, ― сказал Ким. ― Я грустить начинаю, когда выпью. И улететь хочу.

― Далеко?

― Далеко. Где хорошо...

― В Америку?

― Там тоже плохо. У меня однокурсник в Америке. И всё пишет, что грустит.

― А чего сдёрнул?

― Здесь он ещё больше грустил.

― Лапша, ― заявила ангелочек.

― Правда! ― ответил Ким. ― Вчера сто баксов прислал.

― Зачем?

― Чтобы я в Ганиной яме свечу поставил. За упокой царской семьи. Он в этой Америке в монархисты подался. Грустит о царе-батюшке.

― Крутая лапша! ― усмехнулась ангелочек.

― Вот! ― Ким вытащил из кармана куртки банкноту.

― Фальшивка? ― изящный носик ангелочка затрепетал,

― Настоящая! Полоса, вон, защитная...

― Дай! ― прошептала ангелочек.

― А свечу в яму?

― Ну, ― кивнула ангелочек. ― До утра...

― Чего до утра? ― не понял Ким.

― За ночь ― сто баксов. Столичные расценки! ― ангелочек вытянула из сумочки фломастер. ― Давай ладошку!

Ким раскрыл ладонь, и ангелочек черкнула на ней цифры.

― Звони вечером ― приеду, ― шепнула она. ― Понял?

― Понял..., ― растерялся Ким.

― Моя остановка. Я полетела!

Ангелочек проскользнула возле мужика, стоящего рядом, между другими пассажирами и выпорхнула из троллейбуса.

― Братан! ― обратился к Киму мужик. ― Ты больной?

― А кто сейчас здоровый?

― Но ты сильно больной, ― сказал мужик. ― На всю голову!

― Почему?

― А здоровый не станет в троллейбусе баксами размахивать.

― Наверное, вы правы.

― И ещё: осторожней с этими профурсетками.

― С кем? ― не понял Ким.

― Да слышал я ваши шуры-муры... Смотри! Крутанёт тебе динамо!

― Кто? ― удивился Ким. ― Ангелочек?

― Ага, ангелочек…, ― засмеялся мужик. ― Та ещё шлюшка! По роже видно. Прокрутит динамо по полной программе!

… Но динамо, крутить, начали гораздо раньше.

Экстрасенс Лили оказалась дородной женщиной с необъятным бюстом. Бюст занимал всё пространство комнаты и жил отдельной от хозяйки жизнью.

Ким сидел перед Бюстом, как провинившийся ученик перед директором школы.

― Какие проблемы? ― спросила Лили.

Ким вздохнул:

― Проблем много.

― А что болит? ― вдруг деловито осведомился Бюст. ― Конкретно.

― Душа.

― Полечим и душу, ― заверил Бюст.

Лили поводила перед Кимом руками.

― Чего проверять, ― колыхнулся Бюст. ― Биополе – набекрень. Пробоины ― как из пулемёта. Порча!

― Порча, ― согласилась Лили.

― Снимать надо!

― Надо! ― Лили, видимо, полностью подчинялась своему Бюсту.

― Поторопись! ― приказал Бюст. ― У нас запись. Торгаши с рынка придут.

― Ах, да! ― засуетилась Лили.

Она положила на колени Киму Библию:

― Крепко держать и думать о хорошем.

― А где его взять? ― спросил Ким.

― Чего? ― не поняла Лили.

― Хорошее-то...

― А ангелочек в троллейбусе? ― спросил всезнающий Бюст.

― Это хорошее, ― сказал Ким, ― сто баксов просило.

― За хорошее и не столько платят, ― сказал Бюст.

― Если за хорошее надо платить, то это хорошее совсем и нехорошее.

― За всё платить надо! ― заверил Бюст. ― Но ангелочку не звони.

― Обманет? ― спросил Ким.

― Одарит!

― Чем?

― Нехорошим.

― И за нехорошее надо платить? ― удивился Ким.

― Ещё как! ― уверенно ответил Бюст. ― Нехорошее всегда под хорошее канает. Диалектика, мать твою!

― Не будем расстраивать клиента, ― деликатно сказала Лили.

Она зажгла свечку. Прошептала-пробормотала, перекрестила Кима.

И вдруг ткнула горящей свечкой ему в лицо.

– Изыди, нечистая! – рявкнул и Бюст. – Брысь!

Ким отпрянул от свечки и дунул на огонь. И подумал, что такая нежная часть женского тела, а орёт голосом старшины роты. Наверное, и вместо кружевных чашек его прикрывают железные каски… И от этой милитаризации стало грустно.

― Порча вышла, ― объявила Лили. ― Прямо на свечу!

― Сильная была, ― подтвердил Бюст. ― Пламя враз задуло!

Лили протянула огарок свечи:

― Ночью зарыть под деревом. Все беды в землю уйдут.

― А счастье попрёт, ― пообещал Бюст.

― Сколько?

― Пятьсот рэ, ― сказала Лили.

― А счастья сколько?

Лили посмотрела на Кима и обвела руками вокруг Бюста:

― Столько!

«Утону я в счастье», ― подумал Ким, глядя на Бюст.

― И в церковь, сходи, ― посоветовал тот. ― На душе полегчает.

― В церковь ― это хорошо! ― Лили с Бюстом начали теснить Кима из комнаты. ― В церковь ― это обязательно! На исповедь…

― Схожу, ― Ким достал пятьсот рублей. ― А это на кружевной с рюшечками Ему, ― кивнул он на Бюст.

... И пошёл Ким в церковь. Было жарко. Солнце светило, как лампа в солярии. Церковь стояла вопреки обычаю в низине. Она не радовала ландшафта: тяжёлая, одутловатая, в серых пятнах свежей штукатурки... Наверное, её планировали и строили с большого похмелья.

Было душно и одиноко. Лишь на крыльце церкви сидела пьяненькая тётка. Её лицо гармонировало с одутловатостью церкви и составляло ансамбль. А лиловый бланш под глазом оживлял этот серый ансамбль. И радовал даже…

Тётка чего-то шептала, мотала головой и крестилась. «Прости, Господи!», ― бормотала она. И снова мотала головой, и снова крестилась...

Ким подошёл к крыльцу.

― Боярин, ― сказала тётка, ― дай рублик! А я тебе грехи отпущу.

― Вы, что Господь ― грехи отпускать?

― Нет, не Господь, ― ответила тётка. ― Я ― Богоматерь Пречистая!

― Да?! ― удивился Ким.

― Ну, ― мотнула головой тётка.

― А чего тут-то ― на крыльце?

― Надоело в иконе сидеть. Скучно!

― Почему?

― Да одно и тоже: старухи ― Царствие Небесное просят, молодые ― денег! Ох, соколик, жадна молодёжь до денег стала. «Дай» да «дай»! А о душе никто думать не хочет. Деградация, милый, полнейшая происходит! Невероятная, мой дорогой, деградация! ― тётка икнула.

― Деградация, ― Ким оглядел потрёпанную тётку.

― Не, ― поймала она взгляд. ― Это камуфляж. Спецодежда. Не пойду же в белых одеждах да с золотым сиянием бутылки собирать...

― Оно надо: Богоматери в грязь лезть?

― А как же! Не испачкаешься ― не очистишься! Не согрешишь ― не покаешься!

― Пошли бы в средние слои общества, ― посоветовал Ким.

― Хаживала, голубчик, хаживала!

― И чего?

― Скука смертная! Хуже, чем в иконе сидеть. Не жизнь ― жвачка в этих слоях. Дом - работа, работа - дом. Перед, теликом, как истуканы. По выходным ― на дачи. Пивка для рывка, шашлык с водкой. Но умеренно. Без революционного порыва...

― А в верхние слои общества Богоматерь Пречистую пускают?

― Мы сами приходим. В любые слои. Как человеку невмочь ― тут мы и приходим.

― И чего там ― в верхних? ― спросил Ким.

― Крысятник! ― ответила тётка. ― Мышьяком надо...

― А может, полечить?

― Не... Только мышьяком. Тотально!

― Какой-то Освенцим получается…

― Тут уж не попишешь, ― вздохнула тётка.

― Не строго судите?

― Чего заслужили ― то и получили!

― Как-то, Богоматерь, меркантильно выходит.

― А я с базарными гуляла, ― призналась тётка. ― От них эта зараза: баш ― на баш, дашь ― не дашь…

― С базарными нехорошо...

― Ничего, опохмелюсь, ― и в икону, на законное место. Вся мерзость и слезет.

― Много на опохмел надо?

― Умеренно, ― сказала тётка. ― Чтобы снова в пике не уйти.

― Пятьдесят рэ Богоматерь устроят?

― Устроят, родимый.

Тётка взяла деньги и поклонилась.

― А отпущение грехов будет?

― А ты молись, родной. Молись и кайся. Придёт и твоё время. Потому как время ― грешить, время ― и каяться!

― Вон как…

― Так, милый, так, ― кивала тётка. ― Зайди в церковь, зайди. Постой-подумай о жизни своей. Оно и полегчает. Авось…

― Зайду, ― и Ким пошёл в церковь.

В ней было пусто и зябко, как в склепе. На стенах висели иконы святых. Они с грустью смотрели на Кима. Как бы вопрошали:

― И за что нас поместили в такое неприютное место?

Ответить Ким не мог. Он и сам-то хотел спросить у священника об исповеди. В чём надо каяться? О чём просить? Как рассказать о боли своей? И поймут ли эту боль? Ведь она у каждого своя...

Ким вдруг подумал, что исповедь очень похожа на игру в «пе-ти-же» из романа Достоевского «Идиот». Те же штучки: возьми и расскажи о своих самых плохих поступках. Хотя и тут всё относительно. Диалектика опять-таки. Это для человека, у которого совесть есть, играть в такие игры трудно. А другой расскажет о своих подлостях ещё и захлёбываясь от восторга. Ох, мудрёная штучка ― человек. Тварь Божья...

Ким неприкаянно походил по пустой церкви. Священника не было видно. Лишь у входа за прилавком сидела старушка. Перед ней пучками лежали свечи. Большие, поменьше, совсем маленькие. И перед каждой кучкой своя цена стояла. И от разных цен на размер свеч тоже становилось как-то нерадостно. Будто размер покупаемой свечи был свидетельством твоей любви к Богу. Получалось: больше кошелёк ― больше и свеча покупается. Значит, и твоё доказательство любви к Богу наглядней. Баш на баш, однако, получается...

И Ким почувствовал себя таким потерянным в этой неуютной церкви. Он повернулся и пошёл прочь. Но взглянул на большую икону и замер. Икона называлась «Богоматерь Пречистая в Печали». И она была... пуста. Точнее был только абрис, а самой Богоматери в иконе не было. Не было!

Ким торопливо вышел из церкви. Но и на крыльце тоже не было никого!

... И обойдя церковь, Ким направился к автобусной остановке. Но перед ним, словно грибы- поганки, раскинулись зонты летнего кафе. От мангалов тянуло удушливым дымом и запахом обгорелого мяса. И звучал такой «хэви-металл», что тряслись парусиновые зонты над столиками.

За одним из них сидели трое парней с пивными бутылками. Они тупо мотали головами в такт жуткой музыки. А между столиками танцевала девчонка. Она была пьяна до изумления. Виляя недоразвитыми бёдрами, она уставилась куда-то высоко вдаль ― сквозь кресты на куполах церкви.

Что она видела в этом белёсом, словно застиранная джинса, небе? Да и видела ли она вообще что-нибудь?

За павильоном кафе стояли ещё две девчонки из компании. Одну рвало.

― Мамочка, ― стонала она между приступами тошноты. ― Ой, мамочка!

― Ничего, привыкнешь, ― ободряла подруга. ― Я тоже поначалу пить не могла.

― Какое привыкнешь?! Залетела я… Ой! ― девчонка согнулась пополам.

― От Дениса? ― безразлично спросила подруга.

― А я знаю? ― бормотала девчонка. ― Я и с Денисом, и с Витьком, и с Саньком.

― Сын полка будет, ― усмехнулась подруга.

― Выкуси! Ещё раз бортанусь ― и все дела! Ой…, ― её снова стошнило.

Ким, проходя мимо, взглянул на девчонку. На вид ей было лет пятнадцать... И он подумал, если такая бесовщина происходит возле самой церкви, то что же вообще в этой жизни творится?

Внезапно как-то враз потемнело. И стихло. Точнее ― замерло. По небу, клубясь, и темнея, стремительно неслась громадная мрачная туча. Она заволокла небо и, казалось, остановилась. Но лишь на секунду-другую. Потом кто-то могучий громко вздохнул. И выдохнул.

Чудовищный вихрь пронёсся по земле, сметая всё на своём пути. Ким ещё увидел, как падали парусиновые зонты, как опрокидывались столики в летнем кафе… Затем хлынул ливень.

… Потом Ким ехал в переполненном автобусе. И на остановке вошла Вика. В астрономии есть понятие ― предел Роша. Он возникает на космическом теле, когда на него воздействует гравитация другого мощного тела. И тогда на первом космическом теле наступает состояние невесомости. Камни-валуны медленно поднимаются в невесомости и набирают высоту. Вода образует огромные капли. Они колышутся как живые и парят в небе. Всё, что корнями не закреплено, уходит к более массивной планете. Уходит, попав в её мощное гравитационное поле... Так говорят астрономы.

Ким увидел Вику впервые за два года. С тех пор, как они расстались. Расстались шумно, скандально, по-сумасшедшему. Впрочем, так они и любили. Да и любовь ли была это? Страсть. Умопомрачение. Сумасшествие. Тот самый предел Роша, о котором говорят астрономы…

Вика стояла недалеко от Кима. Она делала вид, что не замечает его. Ким взглянул на Вику и отвернулся. Он не хотел вспоминать прошлое. Предел Роша невозможно вызвать искусственно. Любовь ― это гравитация и невесомость. Но она существует до определённой точки. А потом планеты отдаляются, и всё проходит. Всё проходит!

Ким вспомнил другие времена. В те годы была красавица-однокурсница, сумасшедшая любовь… Но дело не в том. Тогда всё было настоящее. Настоящее! А с Викой была игра в настоящее. Точнее ― настоящее, вызванное искусственно... Вот как силиконовые груди. Вроде красиво и упруго, а на деле обман и бутафория. Отвратительное ощущение…

Спустя несколько лет он случайно встретился со студенческой любовью.

― Как жизнь? ― спросил Ким.

― Нормально.

― Хорошо выглядишь.

― Спасибо.

― Замужем?

Она взглянула огромными глазами:

― Ким, разве после тебя можно выйти замуж?

Господи, как давно это было! Другие времена, другая любовь... Ким оглянулся. Вики в автобусе не было. Да и в жизни тоже. Никогда. Но автобус ещё не останавливался. Видимо, Вика дематерилизовалась…

Поздним вечером Ким сидел на скамейке возле своего дома. Курил. Серые дома в квартале стояли по кругу. Наверное, это был Дантов круг. Какой по счёту? У Данте их было девять…

― Привет, Ким!

К скамейке подошёл музыкант Лёха. По прозвищу «Армстронг». Бросил футляр с трубой на скамейку. Сел.

― Дай сигарету, ― попросил он.

Ким протянул пачку:

― С работы?

― Да какая это работа? ― Лёха закурил. ― Кабак ― дерьмо. Посетители ― торгаши с рынка. «Мурку» дудеть ― для них праздник… А ты чего кочумаешь?

― Так…

― Очередной кисляк?

― Хрен его знает, ― пожал плечами Ким. ― Будто живу, а будто и нет. Кажется, это не жизнь ― репетиция. А настоящая жизнь и не начиналась. Она где-то впереди. Или уже позади…

― Философия, ― сказал Лёха. ― Нормальная собачья жизнь идёт.

― Думаешь?

― Другой-то не будет.

― Но и такую тянуть радости мало.

― Не бери в голову. Давай скинемся?

― Я же не пью.

― Тогда добавь.

Ким вытащил сто долларов.

― У меня только это.

― Ни хрена себе! ― Лёха уставился на банкноту. ― Круто живёшь!

― Они не мои.

― На такие баксы можно лихо оторваться!

Ким подумал.

― Лёха, давай я тебе их отдам.

― Шутишь?!

― Серьёзно.

― Чего взамен?

― Ничего.

― Ким, бесплатный сыр, знаешь, где бывает?

― Знаю.

― Так чего от меня?

― Выпей за помин душ.

― Чьих?

― А всех. Всех несчастных и измученных.

― Это абстрактно, ― сказал Лёха. ― За всех несчастных пить ― миллиона не хватит. И печень не выдержит.

― Тогда выпей за помин царских душ.

― Может, тебе к врачу сходить?

― Зачем?

― Пилюли-микстуры… Бывает, вылечивают.

― Мне эти баксы на помин царских душ прислали. Ты и помяни.

Ким положил банкноту на лёхину ладонь.

– Ну, Ким, ты чувак…, ― ошалел Лёха. ― Я балдею!

― Всё нормально, старик. Помяни. Но красиво.

― Будь спок, ― заверил Лёха. ― Оторвусь по высшему разряду!

― Вот и хорошо.

Лёха сунул баксы в карман.

― Как-то не кайф ― на халяву, ― он открыл футляр. ― Давай я тебе отработаю…

― Поздно уже ― народ уже спит, ― сказал Ким.

― А по барабану, ― и Лёха достал трубу. ― Сейчас так выдам ― все выпадут!

Он встал и объявил:

― Песня нашей незабвенной молодости «Естудэй» Биттлз.

И Лёха заиграл. Играл он здорово. От души. Закрыв глаза. И очень громко.

Ким достал огарок свечи, который дала экстрасенс Лили. Зажёг свечу и прикрепил к скамейке. Заметил на ладони след номера телефона ангелочка. Плюнул на ладонь и оттёр о джинсы. Поглядел на огонёк свечи, перекрестился...