Две судьбы

Его привезли в казённый дом — мрачное, серое трёхэтажное здание.
Пока несли по коридору, всё мелькало перед глазами, как в каком-то нехорошем, жутком фильме. Давно небеленый потолок, облупившиеся стены, дверные проёмы, лампочки без люстр… И лица, лица. Разные: худые, толстые, нормальные. В основном женские: старческие — тех, кто тут жил… и в годах, молодые — по видимости, сотрудники…
Ещё этот печально-заунывный одиночный колокольный звон. Будто кого-то хоронили или поминали…
Когда заносили в комнату, женский голос велел:
— Вот. Пока кладите на эту койку, а там посмотрим, куда определить на постоянное место, в какой блок…
С носилок перекочевал на постель, от которой исходил тошнотворный запах — смесь клеёнки и хлорки с мочой.
Он остался один.
Комната узкая, длинная, тёмная, похожая на келью. Стены местами с облупившейся сине-жёлтой краской и кровавыми пятнами от убитых клопов. Две койки с пошарпанными деревянными спинками, небольшой железный стол, две полуразвалившиеся тумбочки. На полу линолеум в дырах…
Дверь открылась, и к соседней койке прошаркал лысый, довольно жилистый и крепкий дед, с широкими скулами и острым, неприятным взглядом. Сел, начал рыться в своей тумбочке.
Сосед почему-то сразу не понравился. Вон как глядит! Да ещё, наверное, за словом в карман не полезет, в ответ так сказанёт, что мало не покажется — разом отпадёт всякое желание за чем-то обратиться. Что у них может быть общего? О чём разговаривать? И вообще. Как наладить контакт? Ведь ему без помощи никак не обойтись…
Может, это всего лишь первое, ошибочное впечатление?
— Тут вообще-то как? Можно жить? — решился он.
— Кому как! — отрезал сосед. — По мне, кормили бы…
— А тут кто раньше лежал? Такая вонища…
— Был один. Поначалу, вроде, ничё, но после гангрена пошла… Ага. Ну, так за раз в больницу угодил! И чё думаешь? Мужик этот возьми… да и откажись от операции! Типа тово… мол, куды, если ещё и вторую культю оттяпают выше колена — вообще хана, пропадёт. А до того, представляешь, мужик… два инфаркта перенёс. Ну, ясно дело, как токо привезли с больницы-то — и враз на первый этаж, в «Милосердие»…
— А что за блок?
— В основном лежаки там, — поморщившись, сосед махнул рукой, — кто уж совсем не встаёт и кому хана, вот-вот на тот свет… Блок смертников, короче! Заходил вчера…
— К кому?
— Так к мужику этому! За раз и не признал. Исхудал шибко, ничё почти не ест — желудок-то, видать, уж тово… не берёт. Страхота смотреть. Сам уж тово… понимает, чё жить-то осталось… как муха насрала…
— Понятно, — ему стало ещё хуже, даже сердце защемило.
— Хрень собачья! Санитарки там хоть и круглые сутки, а токо фиг кого ночами докричишься, чтоб подняли с пола, перевернули… иль кому сухую пелёнку подложили, — сосед резко задвинул ящик. — Курить-то есть?
— Нет!
Говорить больше не хотелось. Тут он впервые пожалел, что не курит совсем. Ведь это бы точно дало шанс не только наладить контакт с соседом, но и как-то задобрить того, чтобы не отказывал в помощи. А так что? На что рассчитывать — на русское «авось»? Так это не дело — понятно. Нужно что-то реальное, конкретное — тогда и проблем будет меньше. Но что бы такое придумать? Что? Пока в голову ничего не приходило…
— Тута без курева хреново, — сосед почесал грязными ногтями небритую щеку. — Может, всё ж того…
— Сказал же! Не курю.
— Ладно, шабаш! Пойду в мусорке пошаманю...
Неужели здесь больше нечем заняться?
Он подавлен. Такое ощущение, будто не клопа, а его взяли и размазали по стенке. Да ещё не просто, а «от души», с каким-то звериным упорством…
Что делать? Что?
Держась за угол тумбочки, он чуть приподнялся и посмотрел в окно.
Погода испаршивилась в конец — осень брала своё, словно мстя Бабьему лету за что-то упущенное. Небо затянуло серой мглой — так, что напрочь убивало всякую надежду, что солнце вновь может показаться — пусть хоть на пару минут, в последний раз. Каркая, пролетела ворона, потом — другая, третья. Рябина стояла почти нагая, но ветер не унимался, продолжал порывисто над ней измываться, безжалостно срывая последнюю листву…
Одиночный колокол продолжал всё звонить и звонить.
По ком поминальный звон?
Стало как-то зябко внутри. Под стать погоде и мысли. Оно понятно. Мало того, что на всю оставшуюся жизнь он прикован к койке, так ещё основательно оторван от мира. Ни машин, ни троллейбусов, ни пешеходов, ни детского разноголосья. А Интернет, наверное, вообще… из области фантастики! Значит, богадельня где-то за городом, в глуши…
Он откинулся на подушку.
Трудно смириться, как и гнать от себя мысли, что жизнь заканчивается и на всём хорошем, светлом, радостном можно поставить самый жирный крест. Ибо назад больше хода нет. Ничего не вернуть, не исправить. Это крах всему. Начало обратного отсчёта. Начало конца…  Он больше не живёт, а просто доживает свои дни. Совершенно один. И от этого ещё горше становится на душе.
«Вот как Господь покарал, — со слезами проносится в голове. — И надо отдать Ему должное, приговор суровый, ни на какую милость не приходится рассчитывать...»
Как тошно на душе!
Сейчас бы кресло-каталку, чтобы можно было рвануть в коридор…
Хотя, если так уж порассуждать… что от того изменится? В целом — по-настоящему и разумно — не с кем пообщаться. Коридоры — замкнутое пространство, каждый блок отделён от мира дверью на тугой пружине… несколько метров в длину, скудный свет от лампочек — и всё. Некуда вырваться…
Из курилки вернулся сосед.
Ого! Похоже, слегка под хмельком. Да это же шанс! А то мочевой скоро не выдержит, лопнет… Нужно, чтобы кто-то подал утку. Вот… и как раз!
Нет. Стоп! Дед чем-то возмущён, что даже чуть не громыхнулся мимо постели, успев зацепиться за тумбочку…
— Чё за хрень собачья жизнь! — сосед смачно выругался.
— Случилось что?
— Да дед вон из нашего блока, вернувшись из мага, на первом этаже у лифта на пол кувырк, да и отдал Богу душу! После час с лишнем ни одна собака не подошла… Типа, ментов ждали. Тьфу ты, хрень собачья! Счас то уж полиция кругом...
Какая смерть! Не болел человек, ещё вовсю ходил, чего-то желал, а тут бац — и конец. Без мучений, не в смертном блоке. Да о такой смерти можно только мечтать!
Всё… SOS! Невтерпёж… Плевать на приличия!
И слова сами вырвались:
— Подай, пожалуйста, утку, не могу боле…
Соседа будто подменили вдруг. Изменился лицом. Глаза повылезли из орбит, пошли багровые пятна, губы задёргались. Потом будто с цепи сорвался:
— Да в рот, да хрень собачья… Я те чё, в няньки чё ли нанимался…
И посыпались градом упрёки, оскорбления. А под конец выдал:
—  Ты сука! Тварь! Да твоё место у смертников — самый раз! Вот и пущай тащат туда сдыхать!
Это было что-то вроде шока. Не моргая, широко открытыми глазами он смотрел на соседа и не мог ни пошевелить рукой, ни вымолвить слова. За всю жизнь ещё ни разу никто такого не говорил ему, а тут какая-то пьянь животная, которая к тому же — явно! — не дружит с башкой…
До горьких слёз стало обидно.
Мог бы! Встал бы на ноги, да как бы врезал по губам, чтобы тот заткнулся и больше никогда не мог вымолвить таких слов…
Какая пытка. Господи! Куда попал? Это же ад, самый настоящий. За что такие муки?
Не вынести ему. Скорее бы сдохнуть! Очертело всё… по самые уши, по самое «не хочу». Успокоился бы навсегда. Сам бы не мучился… и других бы не мучил!
Прибежала медсестра с уколом. Сосед не стал упираться, тут же сам стянул резинку больничных кальсон и подставил голый зад. После укола стразу обмяк, повалился на койку и заснул.
Медсестра повернулась.
— Что у вас тут?
— Да сам не знаю, — пожимая плечами, растерянно проговорил он. — Просто попросил помочь в туалет сходить, утку подать…
— Ладно, сейчас пошлю кого-нибудь — помогут!
— А этот всегда такой?
— Да нет, конечно, так-то он смирный… Подход к нему иметь надо.
— Мол, не в лоб, а издалека, дозами…
— Да-да! Вроде того…
— Так вас не боится!
— Не сразу. Первое время трудно было, приходилось с санитарами уколы ставить, а после уж и сам привык...
— Спасибо, будем знать.
— Подожди, сейчас, — и медсестра ушла.
Пришёл санитар. Помог.
Мочевому пузырю стало легче, а душе — нисколько…
На обеде довелось испробовать новое блюдо — салат из пропущенных через мясорубку помидор с кожицей свежих огурцов — оно, похоже, здесь считается одним из фирменных… Умора! Целый анекдот.
Неожиданно затих колокольный звон.
Слава богу, хоть на душе будет не так тошно!
Незаметно подкрался вечер.
Ещё один день проходит. Кошмар. Как это хватило сил, здоровья всё вынести… Врагу не пожелаешь. Но вот… он есть. Не сгинул, не умер. А продолжает жить… и мучиться.
Сосед очнулся к ужину. Натянув на голый зад кальсоны, сел на постели и какое-то время оглядывался по сторонам, не мог сообразить, что с ним было. Но потом кое-как поднялся и зашаркал в курилку…
И так, наверное, каждый день?
В девять сосед был уже в койке. Потому о том, чтобы включить свет и хотя бы послушать на ночь новости или какую-нибудь музыкальную программу по стенному радиоприёмнику, и речи не могло быть никакой.
Он спал тревожно, просыпаясь то и дело в холодном поту. Не потому только, что с соседней койки на все лады раздавалась храповая трель. Расслабиться и хоть как-то заснуть не давали кошмары, они были навязчивыми, особенно один — будто его заживо поедают черви…
Легче немного стало лишь под утро. Можно было перевести дух. Боже, как время быстро летит! Так и оглянуться не успеешь, как совсем ослабеешь и действительно окажешься в блоке смерти — и неизвестно, сколько ещё времени придётся гнить в пролежнях — а они-то точно тогда появятся! — орать от боли и не смыкать глаз … Страшно думать о таком конце, но он будет — уже нет никаких сомнений. У него не было будущего.
Господи, не дай умереть такой смертью!
В этом году Бабье лето выдалось ранним, коротким… и нерадостным. С утра за окном стоял сплошной густой туман, и почти ничего не видно. Но к обеду, наверное, всё развеется... Только вот пасмурность никуда не денется. И снова не удастся погулять...
Сколько он уже не гуляет? Страшно подумать…
Снова послышалась печально-заунывная песнь колокола.
Боже!
Принесли завтрак. Аппетита совсем не было, и он отказался, мотнув головой и негромко выдавив из себя:
— Не надо, не хочу…
— Куды?! — громогласно произнёс сосед повернувшейся кормилице, которая уже собиралась унести поднос с завтраком обратно. — Давай сюды — умну за него, чё добру-то пропадать…
Поставив на стол перед соседом вторую тарелку с геркулесовой кашей и стакан с кофейной жижей, кормилица ушла. Он глядел, с какой жадностью сосед уминает его завтрак, и пытался разобраться в том, что ждёт дальше, какое у него будущее.
Всё, конечно, представлялось не в радужных красках. Никаких перспектив! Только продолжающее дряхлеть здоровье, новые оскорбления, унижения и возможность сойти с ума…
Мысли снова вернулись в прошлое.
Вот где Жизнь была! Ещё каких-то чуть больше полтора года назад…
Сегодня прошлое воспринимается лишь как карусель событий. Школа, коллеж, тусовки, выезды на природу, шашлыки, ночной костёр…
А как он играл и пел под гитару! Едва только начинал — все местные красавицы были его…
Будто сон какой-то, которому, как тогда казалось, не будет никогда конца. Переполняло чувство наисчастливейшего человека на свете. Он любил жизнь, своего лучшего друга, свою девушку. Его любили…
Какое это было счастье!
Месяц оставался до армии.
Хотелось напоследок побывать на могиле друга. Тогда тоже была осень. Моросило. Он ехал на своей «Honde». Дорога мокрая, скользкая. Вдруг за «ГАЗелью» автобус с людьми шарахается на его встречную полосу, руль резко вправо — мотоцикл закрутило, подбросило несколько раз и камнем швырнуло на берёзы…
Месяц в коме.
И разлетелись последние обрывки сна.
Теперь он здесь — наверное, на самом дне жизни. И деваться-то некуда, надо замкнуться, унять в себе всё человеческое и смириться, постоянно молча сносить оскорбления и ждать, ждать скорого конца… Слёзы против воли навернулись. Он отвернулся. Больно, обидно. Ничего не вернуть, всё самое хорошее, светлое, радостное, счастливое и желанное навсегда осталось там, в прошлом. Чудес не стоит ждать, их просто не бывает. Жизнь — не книжный роман, где можно отдельные главы заново переписать!
Кто он теперь? Никто. Или нет… живой труп. Отработанный материал…
— Что вкусно? Наелся? — а про себя подумал: «Может, хоть сейчас перестанет огрызаться и поможет…».
— Ага, — ухмыляясь, ответил сосед и смачно рыгнул.
— Поссать дашь?
— Ладно, давай! Откидывай одеяло — счас утку подам…
О, процесс, кажись, пошёл!
Самая наихудшая беда на свете — когда ты немощен и зависишь от кого-то, от его настроения. Это настоящая пытка, пытка на всю жизнь.
Скорее бы уж всё закончилось!
К вечеру колокольный звон снова затих.
А ночью вдруг резко прихватило. Сильные боли в области ниже солнечного сплетения, отчего трудно было дышать. Приступ — как волна: то накатывает, то отпускает. Боль уходит, и дышать становится легче… Что это? Может, поджелудочная железа зашалила?
Опять боль. На этот раз куда сильнее… даже чуть не закричал.
Но сдержался. Похоже, всё очень серьёзно и боль не собирается до конца успокаиваться. Надо было решать. Разбудить соседа, чтобы тот сбегал за дежурной медсестрой? Или ещё подождать какое-то время, стерпеть как-нибудь? Может, всё пройдёт…
О чём вообще?! Какой сосед, какая медсестра? Умирать же собрался! Это же шанс, да ещё какой! Потому как не придётся ничего придумывать, всё само образовывается, надо только крепко сжать зубы и чуть-чуть потерпеть… — и тогда уж точно будет свободен, душа вырвется из немощной оболочки, называемой телом, и, наконец, обретёт желанный вечный покой…
Но нет! Пока ещё не готов в таких муках принять смерть. Боль нестерпимая и всё выворачивающаяся, разуму уже ничего не подчинялось. Из груди вырвался крик. Сосед проснулся не сразу. Когда вскочил и включил свет, не смог сразу прийти в себя и сообразить, что происходит. Одурело вытаращив на него мутные глаза, взревел, брызжа пеной:
— Какую хрень хайлаешь?! У тебя чё, краны повыбивало?!
— Медсестру позови, — ели слышно вырвалось из груди.
— Да на хрень ты ей сдался! Тебя тута сдыхать привезли! Всех привезли…
В ответ молчание, только веки прикрылись. И соседу не оставалось ничего другого, как прямо в кальсонах отправиться за дежурной медсестрой.
Та прибежала тут же. Спросила спросонья:
— Что случилось? Где боли?
К груди метнулась рука, говорить уже не было сил.
— Задыхаешься, больно дышать?
Он шумно глотнул и моргнул. Медсестра убежала. Когда вернулась, в руках был шприц.
— Ничего не говори. Сейчас поставлю спазмолитик — и тебе сразу станет лучше. Но завтра надо обязательно врачу показаться… Ты понял?
Медсестра ушла. Сосед выключил свет и бухнулся на свою кровать. Почти сразу раздался храп.
Улучшение действительно наступило: боль отпустила, и дышать стало легче. Минута-другая, ещё… — и он уже спал. Кошмары больше не преследовали.
Рано утром, едва проснувшись, почувствовал, как на сердце нахлынула скорбь…
Сегодня печальная годовщина — три года, как нет лучшего друга.
И опять заунывная песнь колокола.
Страшно осознавать — смерть самого близкого тебе человека. Невозможно принять, смириться с утратой. Ведь столько всего было связано. Какие отношения, какое общение, понимание! Это уже была частичка тебя самого. К тому же существенная… Ты не мыслишь своё существование без этого человека, с ним и только с ним связаны многие помыслы, самые хорошие, светлые воспоминания. Потому, наверное, так горька, страшна утрата и неудержимо напрашивается слеза…
У них, и правда, было много общего. Один год рождения. Один двор. Одна хрущёвка, только подъезды разные. Одна школа, одна парта. Вместе и в колледж один пошли…
Их даже окрестили братьями, никуда друг без друга — как одно целое.
И это друг обучил его игре на гитаре.
Но вот какие-то отморозки позарились на мобильный телефон и убили у лифта. Несколько метров не дошёл друг до своей квартиры. Мать не перенесла горя, на сороковой день она перенесла инсульт. Да и он сам тогда был как не свой, долго не мог прийти в себя…
Потом страшная автокатастрофа.
Был бы сейчас друг рядом — всё бы, конечно, было по-другому. Друг бы точно никогда не оставил, обязательно бы поддержал, помог…
К горлу поднялся удушливый ком.
Теперь точно было известно, по ком поминальный звон — по лучшему другу. Так того хотелось. Пусть другу будет — ТАМ! — хорошо и тепло-тепло. Чтоб душа не металась, а обрела вечный покой…
Они всё одно снова будут вместе — на сей раз навечно, и ничто и никто их больше не разлучит. Это немного успокаивало.
Умершим в одном можно позавидовать — в том, что больше не страдают от своего немощного тела, не терзаются безысходностью и решением насущных проблем, полное спокойствие, отсутствие боли и душевных ран, им хорошо, они спят вечным сном.
Осень за окном тоже в скорби, в трауре. Плачет мелким дождём. Немного успокоится. И по новой…
Как одиноко, больно на душе!
Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула лохматая голова санитара, спросив:
— Надо чего?
— Вынести утку, — машинально слетело с губ, — а то вонище…
— Ещё не время! — отрезала голова и скрылась.
Что за люди! Вернее… нелюди. И ведь ни одна собака не задумается о том, что в скором времени — даже в любой момент! — сами окажутся в подобной богадельне, точно в таких же условиях. Что тогда? Да ничего, наверное! По барабану им на всё. Сегодня хорошо, руки, ноги здоровые — и ладно. А до завтрашнего дня нужно ещё как-то дожить…
Пришла врач. Осмотрев, сказала:
— Всё, завтра переводим тебя в «Милосердие», там как раз место освободилось…
— Это где смертники находятся?
Врач удивилась.
— Кто тебе такое сказал? Там такие же люди, только за ними надлежащий и круглосуточный уход…
«Ага, знаю уже, каков это уход, — его слегка передёрнуло. — Как представишь — так вздрогнешь!»
Вот и всё. Приговор вынесен. И, как говорится, обжалованию не подлежит. Теперь действительно можно ставить последнюю точку. Как? Выход один. Надо только как-то перевернуться на живот… — а там всё уже просто!
Почему-то на душе сразу стало как-то легче. Может, оттого, что он больше не ощущал себя игрушкой всё обновляющихся, бессмысленных и очаровательных иллюзий. Перед ним последний выбор — либо покорно смириться с участью и завтра отправиться в блок смертников… либо! Либо всё ж попытаться обмануть судьбу и показать ей отменный кукиш — пусть знает, что это он её хозяин, а не наоборот… Третьего больше не дано.
Всё решено. И решено окончательно. Время нытья и неизвестности прошло. Сегодня ночью всё должно произойти…
О, как прекрасна, сладка роковая необходимость последнего поступка! Надо только хорошенько проникнуться ею, до полного конца, каждой клеткой никчёмной сущности. И это обязательно укрепит мужество, придаст силы.
Конечно, не сразу созрело такое решение.
Всё началось с того момента, когда его после комы привезли обратно домой, когда начали отворачиваться друзья, и вдруг ушла любимая девушка, когда однажды старшие брат с сестрой не выдержали и упрекнули, что теперь за ним надо ходить, как за маленьким…
Ещё гибель лучшего друга накладывала ощутимый отпечаток.
Смысл всех вещей постепенно всё больше и больше возникал во всей своей грубой реальности, а от неотвратимости отчуждения и жестокости бросало в дрожь, порождало страх, даже отвращение дальше жить — стареть, примиряться с ужасной скудностью всего существующего, с бесплодностью усилий и тщетой ожиданий…
Нет, это не по нему! Он не превратится в живой труп. И уж точно никогда не будет стариком. Он останется с теми, кто ему особенно дорог и любим…
На этот раз колокольный звон по нему.
Сомнений больше нет. Нет и паники, страха. Сейчас бы только с моментом повезло!
«Хоть бы, хоть бы сосед нажрался и до утра вырубился…» — это было что вроде молитвы, которая мысленно повторялась периодически весь остаток дня.
И чудо случилось. Будто КТО-ТО всё ж решил смилостивиться над ним…
К девятому часу вечера в комнату ввалился пьянющий сосед, весь облёванный и обоссанный. Тут же прибежали дежурная медсестра с санитаром. Укол… — и полная гарантия, что сосед больше не проблема.
Свет потушен.
Как всё кстати!
Торопиться, конечно, не стоило. Времени предостаточно. Пусть в коридоре все разойдутся, всё утихнет… Час-другой пусть ещё пройдёт. Успеет перевернуться. А вот обратно — нет, сил уже не останется. Так это же прекрасно! Не окажется шанса смалодушничать…
Ночью он с большим трудом перевернулся на живот. Даже дыхание спёрло, а в голове пронеслось: «Слава, Господи!». Уткнулся в подушку. И…
Да здравствует свобода!

Июнь-октябрь 2011 г.