"Однажды мне задали вопрос: а есть ли у нас поэты-современ­ники? Молодые люди – неужели они только смотрят MTV и пьют Pepsi с пивом? Не может такого быть, чтобы среди них не было поэтов!

            Вначале я был ошеломлён тем, что не мог назвать ни одного име­ни. А затем, весьма заинтересовав­шись, отправился на разыскания и раздобыл-таки (разными путями) довольно много поэтических книг, изданных людьми 18-25 лет за пос­леднее время. Теперь и я могу на­звать несколько имён, и даже бо­лее того – сказать о них несколько слов. Да будут они милосердны к моим незатейливым заметкам. Только одно предварительное за­мечание: всё, что помещено в квад­ратных скобках, принадлежит ис­ключительно мне, равно как и кур­сив в цитатах. А вот орфографию и пунктуационные особенности текстов, уж не обессудьте, при­шлось сохранить в неприкосновен­ности.

                  < … >

                 Трое: Стихи. Каменск-Уральс­кий:

                 НП "Агентство культурной информации "Культпросвет", 2008.

           Этот сборник-книга представ­ляет вниманию дотошной многочитающей публики не одного, а сра­зу (как видно уже из названия) трёх авторов: Евгения Черникова, Илью Ненко, Андрея Шалобаева. Эти трое хоть и начинающие и мо­лодые поэты, но уже вполне заслу­женные. Чтобы убедить читателей, что им подсовывают не просто пер­вые попавшиеся стихи, состави­тель на первый план выдвигает не­сомненное достоинство этих по­этов: "Не случайно все трое были делегированы городским литера­турным объединением на Всерос­сийское совещание молодых писа­телей, в августе 2007 года прове­дённое Союзом писателей России и Ассоциацией писателей Урала – и тоже не случайно! – в Каменске-Уральском" (с. 3-4). Куда уж выше! Всероссийское признание. А со­председатель Союза писателей России Геннадий Попов так прямо и заявил: "Нам была представле­на блестящая молодая когорта каменской литературы, мы рекомен­довали... троих – на издание кол­лективного поэтического сборни­ка" (с. 4). Ну что ж, лучшие среди лучших. Проверено Союзом писа­телей России в лице его сопредсе­дателя. Значит можно доверять и без опаски брать этот продукт в рот. Только вот составитель – Юрий Каплунов – пережил, судя по всему, поистине адские муки сомнения. Ругать своих всё ж таки нельзя, а высказать, что на душе наболело, – хотелось. Эти мысли­тельные метания слегка исказили общий хвалебный тон вступитель­ной статьи, и составитель докатил­ся до менторской риторики ломо­носовских од. Вроде бы и хорошо всё ("каменская аномалия"!), да вот только можно было и получше: "В каждом из этих поэтов, я уве­рен, ещё вызреет чувство саморе­дактора, чувство ответственности перед русским языком и литерату­рой, перед временем, которое им довелось [так прямо в прошедшем времени и напечатано!] отобразить. Я желаю им счастья: счастья тво­рить и счастья быть понятыми и признанными современниками и потомками" (с. 4). Ну что ж, совре­менники, готовы понять и при­знать? Тогда вперёд! Посмотрим, что собой представляют эти "три молодца из ларца".

           Первый же автор – Е.Черников – мгновенно огорошивает читате­ля ошеломляющим поэтическим образом: "Я - безбашенный кран / с длинной шеей. / В синем воздухе- хорошею. / В чёрном воздухе -громовержец. / Я по паспорту - / просто кран..." (с. 7). Широка рит­мическая поступь поэта. Удиви­тельна смелость образа. Правда, смысл как-то затерялся на третьей строчке. Первые две, видимо, яви­лись поэту вдвоём, а всё остальное присобачено на живую нитку. В частности, третья строчка выгля­дит как-то сиротливо и даже обна­руживает тенденцию к сепаратиз­му ("громовержец" почти уже не связывается мысленно с "безбашенным краном", перечисление требует глагола на месте «громо­вержца», но глагол сплющился в тире, да и стоит не на своём месте. Хотя, может, так всё и должно выг­лядеть? Абсурдистские стихи, на­верное?). Впрочем, этот "безбашен­ный кран", которому всё нипочём (он всесилен, ни о чём не думает), оказывается вдруг самым несчаст­ным на свете, обиженным: "Прихерачен к земле болтами, / Раско­рячен, как на татами, / Я запутал­ся в проводах, / Я привык, что кру­гом бардак, / Закрутился - совсем юла..." (с. 7). Такой вот кран-юла. А закрутился на самом деле поэт. Что же он всё-таки сказал: жалко ему этот кран (себя?) или нет? Всеси­лен этот кран или нет? Совсем он "безбашенный" или всё-таки стра­дает иногда? Думает, чувствует?

              Призрак Маяковского погляды­вает на нас с многих стихотворных страниц Черникова. Уже кран (ог­ромный и нескладный, не умеща­ющийся ни в какие мерки) мог бы на это указать. Но дальше начина­ются почти прямые отсылки к раннему Маяковскому: "Скверное лето, но это - ерунда. / Прямо по лужам чеканю шаг - / Хлюпай в ботинках, божья вода [?]! / Верное слово, звени в ушах! / Вышел на Вы: иду наобум, / Не ободравшись об угловатый гам; / Все человече­ские табу / Брошены к мокрым моим ногам" (с. 10). Тот же эпатаж, те же гиперболы, чёткие и непри­миримые контрасты, стихотвор­ный ритм... всё это хорошо, но ведь это уже было! Достаточно прочесть пару десятков страниц ритмизо­ванного текста, войти в экстаз и писать так же. А поскольку своего стихотворного языка нет (впрочем, как нет ещё, по-видимому, и како­го-то внутреннего содержания, ко­торое можно было бы выразить), то возможны странные срывы этой установившейся "поэтики". "Громадьё" крана, поступь, чеканный шаг превращаются в "мещанский" дождик (противопоказанный Мая­ковскому им же самим): "Сырел апрель под тихий дождик, / А я привычно ранен чем-то – / Меня выделывал [именно так и сказано!] Художник, / Как будто статую Треченто" (с. 13). Такие вот, не без красивости, конечно, стихи. Но всё-таки, если соблюдать какую-то меру и стремление к единству того, что хочется выразить, – то что-ни­будь одно: сырой апрель с дожди­ком или, как в предшествующем этому стихотворении, "Весна в окно булыжником, / Апрель почти иссох. / - Смотрите - передвиж­ники / Встают на колесо!" (с. 13. Автор, конечно, не должен объяс­нять смысл сказанного им в произ­ведении, но тут я бы у него спро­сил, что же он всё-таки имел в виду по поводу "колеса"? Передвижни­ки поехали со своим искусством к людям? Тогда хоть бы в кавычки взять это необычное выражение – "встать на колесо". Уж больно не­понятно!).

             Второй поэт в сборнике – Илья Ненко – сразу же заявляет (прав­да, шутливо): "Как будто разру­шился / Карточный дом, / И сразу закончилось лето. / Посредством смешения пива с вином / В себе убиваю поэта" (с. 19). То ли шутка, то ли протест, то ли констатация факта. Впрочем, поэт не умер, вы­держал смешение, на что явно ука­зывает количество стихотворных страниц, следующих за таким нео­жиданным началом.

              Конечно, молодой поэт должен быть оригинальным и не похожим на своих предшественников. Ина­че непонятно, зачем он, молодой, пришёл в поэзию. Видимо, эта мысль крепко засела в мозгах тро­их каменск-уральских поэтов. Правда, в первом случае контраст и эпатаж оказались не вполне но­выми. Чем-то удивит нас И. Ненко? А удивляет он нас некоторым раз­рушением стихотворной формы, устремляющейся к весьма сомни­тельному верлибру. Может, это и к лучшему? Верлибр, лишённый ус­тойчивого ритма, одновременно не позволяет плохим стихам прони­кать в сознание заворожённого этим ритмом читателя. Сразу вид­но: есть чувство или какая-то мысль в стихотворении или это случайный стык слов. Чувства есть, хотя и весьма приземлённые: "Посреди лужи / В этом громадном и тесном Сити, / Где мне никто не шепнёт "прости". / Грязь поднима­ется выше, / Выше по мокрым джинсам. / А ну и пофиг. / Ты не пришла. / Простыл" (с. 20). Начи­налось-то всё хорошо, правда, можно было подумать, что пишет человек, утомлённый огромным мегаполисом, выжатый постоянной суетой и обезличенностью окружа­ющих людей. Лондон, как мини­мум. Вот только реакция на пове­дение нерадивой девушки остаёт­ся на уровне жителя небольшого советского соцгородка...

Стихотворения тяготеют к от­рывочности, незавершённости, к фокусировке внимания на чём-нибудь, что должно, наверное, выз­вать отвращение. Ну, что ж! Поэт сам выбирает свой поэтический мир, конструирует его: "Я пролил чай и просыпал / Крошки, / В по­мойном ведре плодятся / Мошки... / / Это нервное, / или я уже разла­гаюсь?" (с. 24). Повторяться не буду – про "невыносимую лёгкость не­бытия" в поэзии молодых уже го­ворилось выше.

                И. Ненко, наконец, доводит до финала лирический сюжет своего собрания стихотворений. В начале он убивал в себе поэта смешением пива с вином. Последнее стихотво­рение (приведём его полностью) подводит итог: "Под страхом смер­ти / Я выпил море / И захлебнул­ся..." (с. 30).

Третий автор – Андрей Шалобаев – в общем, продолжает ту же тенденцию некоторого кривляния, дуракаваляния и заигрывания с читателем: "В зеркале всё та же рожа / Отражается невольно. / Го­лова всё та же тоже / Отбивает, колокольня // Будто. Не сойти с ума мне / Уже в этом хороводе. / Крови и стихов суммарный / Спи­сок, всех с ума он сводит" (с. 34).

            Конечно, поэту нужно как-то сказать и о своём состоянии, кото­рое чаще всего оказывается стра­данием из-за несоответствия об­щепринятому: "Так и прусь всегда- всё зигзагами. / Нет, чтоб всё по прямой линии. / Все концы дорог -загнуты. / Все дороги мои – в инее" (с. 38). Конечно, нужно поговорить и о самом процессе творчества: "Нет ничего проще, чем сочинять стихи / Мир составлен лишь из ог­рызка карандаша и клочка бумаги / Пойти бы куда угодно, но стены глухи / Строка рикошетит от окна и возвращается бумерангом / Пря­мо в висок (с. 38). Но все эти, в об­щем-то, серьёзные разговоры за­канчиваются странным кривлянием, снижением, как будто всё пона­рошку: "О, моя Родина! / Я для тебя, ну не знаю / Пойду прям щас и съем тарелку квашеной капусты / Хотя я её, Родина, совсем не люб­лю..." (с. 45). Это, вообще, очень ха­рактерная черта "поэзии моло­дых" − постоянное снижение. Воз­можно, они чувствуют, что поэтика стихотворений прошлого, кото­рую они невольно повторяют, сей­час уже воспринимается как нечто искусственное. Искусственное – значит не настоящее, искусствен­ность надо преодолеть. Каким об­разом? А создав-повторив, тут же надсмеяться над ней. Вот этот смех (смех слабого, смех испуганного, не знающего, куда податься, что сде­лать, чтобы сделать что-то, о чём бы говорили) в своей нервозности достаточно искренен. Но "троим" от этого не легче.

              Видимо, Евгений Черников, на­звавший свою часть сборника "Ка­менный век", в какой-то степени прав – в Каменске-Уральском по­эзия до сих пор в "каменном веке"...